Самопознание должно распространяться на все, включая самое темное, что есть в человеке

Литература и эзотерика /
Сегодня в Москве простились с писателем и философом Юрием Мамлеевым, который ушел из жизни 25 октября.

Творческим методом писателя стало погружение в бездну человеческой души. Странный, удивительный, мрачно-извращенный, параноидально-истерический, жутковатый мир, творимый Мамлеевым, существует параллельно миру «нормальных» людей и, казалось бы, не имеет с ним точек соприкосновения. Но это не так. На самом деле, этот мир живет в каждом из нас. Мамлеев мастерски используя художественное слово и свои познания в области психиатрии и философии, сумел выявить, высветить «темные стороны» души человека, зачастую скрытые, пребывающие в летаргии, упрятанные на самое дно подсознания, обузданные и угнетенные — но все же имеющие место быть.

«Не познав природу своего темного, можно и темноту принять за свет. Человеку надо познать самого себя» — пояснял писатель.


Как философ, Мамлеев исследовал глубины русского духа и пришел к выводу, что Россия не вмещается в пределы земного мира. Такой доктрины не было ни в Золотом, ни в Серебряном веке отечественной литературы. Когда-то Гоголь в «Мертвых душах» поставил перед собой, казалось бы, невыполнимую задачу — он решил описать всю Россию, такой, какая она есть, со всеми ее сторонами — светлыми и темными. Гоголь с этой задачей не справился, а вот Мамлеев, кажется, поднял этот неподъемный камень. Опираясь на индийские веды, он создает собственную концепцию русского духа.

Юрий Мамлеев родился в семье профессора психиатрии, репрессированного в 1940-х. Поэтому путь в официальную литературу был для него закрыт.

В конце 60-х в центре Москвы, в Южинском переулке, на квартире у Мамлеева собирались многие гении андеграундной богемы — художники Анатолий Зверев, Владимир Пятницкий, поэты Генрих Сапгир, Юрий Кублановский, Леонид Губанов, писатель Венедикт Ерофеев, эзотерик Евгений Головин, философ Александр Дугин. Темы, которые обсуждались в Южинском, представляли собой гремучий коктейль из каббалы, черной магии, учений стоиков, пифагорейцев, средневековых алхимиков и оккультистов. Недаром, за квартирой Мамлеева на Южинском закрепилась слава московского эзотерического подполья. Сам же Мамлеев был истинным центром самиздата своего времени: его рассказы и эссе активно ходили в списках и перепечатках, а сам он, дабы не попасть под ответственность за тунеядство, преподавал в вечерней школе математику.

Мамлеев покинул страну в 1974 году — на Западе о нем слышали, его талант философа и культуролога находит свое применение сперва в США, а затем и во Франции. За спиной у Мамлеева — тысячи часов преподавания в Корнельском университете и в Институте восточных цивилизаций, знаменитый Жак Катто говорит о нем как о «главном наследнике традиций Гоголя и Достоевского». Но сам Мамлеев не мыслит себя без Родины и ждет первой же возможности вернуться — как только ветры перемен над Россией подули с усиленной скоростью, он мгновенно приехал домой.

С начала 90-х Мамлеева активно издают в России, он — безусловная культовая фигура, при этом стилистически не вписывающаяся ни в какие возможные рамки. Сам Мамлеев назвал свой стиль «метафизическим реализмом» и честно признавался, что главное, что интересует его самого — это взаимоотношения Бога и человека и возможность человека выйти за пределы человеческого разума. Его роман «Шатуны» — невероятная жуткая фантасмагория — передавался из рук в руки, его брали почитать «на одну ночь» под честное слово, как когда-то брали первые рассказы Мамлеева в перепечатках. Мамлеев потом вспоминал, как однажды один из читателей рассказал ему, что «Шатуны» спасли человека от самоубийства — увидев в зловещем тексте Мамлеева светлый подтекст, тот понял, что жизнь имеет смысл, даже тогда, когда кажется, что никакого смысла нет.

Лучше любых биографий о Юрии Мамлееве скажет отрывок из одного из интервью с ним:

Юрий Витальевич, существует мнение, что изображения насилия, перверсий, пограничных состояний выступают в роли катализаторов для людей с неустойчивой психикой. Приемлемы ли такого рода сцены в современной литературе?

Тут надо провести резкую грань между так называемой массовой литературой и тем, что на Западе называют большой литературой. Большая литература, какие бы жуткие вещи в ней ни изображались, обладает свойством катарсиса, то есть очищения. Это происходит в силу таинственной природы подлинного искусства, но как именно – до сих пор не вполне понятно. Известно лишь, что даже самые черные романы могут выполнять просветляющую роль по принципу «обратного эффекта». Я не раз приводил пример, как два наших музыканта в Германии накануне запланированного самоубийства прочли роман «Шатуны» и отказались от своего замысла.

Дело в том, что литература кроме источника эстетического удовольствия является также способом познания и самопознания. А познание должно распространяться на все, включая самое темное, что есть в человеке. Даже если при соприкосновении с произведением искусства человек не откроет и не узнает свои темные стороны, то они все равно рано или поздно проявятся – причем неожиданно и со страшной силой. Если же человек увидит те страшные язвы, которые есть в его душе, то он может прийти к излечению.

Другое дело – массовая литература, телевидение и прочие источники информации, которые свойством катарсиса не обладают. Здесь нужно говорить о нравственной цензуре или о чем-то в этом духе. Но это уже зависит от общества: готово ли оно пойти на такие шаги? В традиционном обществе существуют определенные табу, которые распространяются даже на большое искусство. Были религиозные табу и в XIX веке. Они были оправданны, как ни странно. В том плане, что не все было разрешено высмеивать или пародировать. Ограничения касались прежде всего религиозных ценностей, сакральной сферы. Но современное общество – это общество распада, профанации, в котором пародируется все, что только можно, – даже смерть…

Но ведь не исключено, что кто-то может воспринять практикуемые героями «Шатунов» экзотические способы метафизического познания мира как своеобразные инструкции к действию?..

Там нет никаких особых способов…

Как же нет? Есть, и самые безобидные из них – это препарирование жучков Игорьком и эго-секс Извицкого…

Там описаны случаи, которые относятся к состоянию людей мрака. Они призваны вызвать обратную реакцию – отталкивание от этих ситуаций и практик. Если разобраться, в большой литературе содержится описание таких глубин человеческой души, которые относятся к сфере тяжело воспринимаемой обычным, неподготовленным читателем, но не представляют никакой опасности для тех, кто проникает в них, понимает все подтексты. Возьмем Данте, Рабле, Достоевского, французскую поэзию, Лермонтова, Блока, Есенина и других – везде будут эти несказанные глубины. Это абсолютно верно и для русской, и для мировой культуры.

С другой стороны, сколь угодно глубокую мысль можно упростить, выхолостить, превратить в клише, которое затем растиражировать с помощью телевидения и массовой литературы.

Что ж, от этого не застрахованы и классики. Искушенный кинорежиссер легко снимет по «Преступлению и наказанию» фильм ужасов.

Не потому ли, что это произведение дает повод для такой интерпретации? Наверное, многие согласятся, что в «Преступлении и наказании» есть нечто патологическое. Неспроста Иван Солоневич считал русскую литературу «кривым зеркалом жизни» и настойчиво предостерегал от увлечения Достоевским…

Это его право. Я считаю, что Достоевский – величайший писатель после Шекспира. Лев Толстой говорил, что литературное произведение, которое не подвергается критике, которое вызывает только похвалу, это вообще не литература. Настоящая литература включает в себя моменты от эротики до религии, от психологии до политики, и она не может не вызывать недовольство с той или иной стороны. Настоящая угроза исходит не от критики, а от профанации. Но как бороться с профанацией, я не знаю.

А если, например, писатель употребляет наркотики и азартно описывает свои психоделические похождения. Ограничивать ли хождение таких произведений?

Опять-таки это должно решать общество. В XIX веке судили Флобера по обвинению в аморальности. Но дело в том, что когда проходил суд над этим писателем, общество уже настолько деградировало, что в жизни творились вещи гораздо более возмутительные, чем в романах Флобера. Так что ваш вопрос следует обращать не к писателям, а к обществу. Если они хотят запретить изображать наркотические состояния, это должно быть логичным и проистекать из действительной борьбы с наркоманией. А то получится так, что книги двух-трех писателей будут под запретом, а торговля наркотиками благодаря патологической жадности к деньгам и коррупции будет процветать на каждом углу. Это будет просто лицемерие.

Вы согласились бы, если бы какой-то режиссер предложил сделать экранизацию «Шатунов»?

О, это зависит от режиссера. Кино – совсем другое искусство, чем литература. Оно имеет свою эстетику и законы воздействия. Обычно кинопостановка литературного произведения не имеет ничего общего с самим литературным произведением. В кино невозможно передать метафизическое напряжение сцены и глубинные внутренние состояния человека. Поэтому кино – это уже произведение режиссера.

А как вы относитесь к пропитыванию общественного сознания сомнительными оккультными идеями, почерпнутыми из книг Блаватской, Гурджиева и им подобных?

Вы знаете, и в 60-е годы этими авторами увлекались. Я, правда, не увлекался, но был знаком с их работами. Это не столько профаническое, сколько ложное понимание восточных доктрин. Но, замечу, что Блаватская хорошо известна в Индии. Индусы считают, что Россия должна гордиться такой женщиной. По их мнению, ошибки Блаватской совершенно естественны для западного человека XIX века, обладающего ограниченным знанием источников. Скажем, разве у Макса Мюллера нет грубейших ошибок? А ведь это был ученый-ориенталист с мировым именем, авторитет в своей области! Приходится признать, что у Блаватской были прозрения. Она очень часто попадала в точку. Это удивительно, потому что до конца непонятно, откуда она черпала информацию. С Гурджиевым проще. Похоже, он считал, что люди неспособны к настоящему метафизическому познанию и в связи с этим издевался над ними. Вообще же о теософии и вульгарном оккультизме хорошо написал Рене Генон.

Не кажется ли вам, что Генон так рьяно обличал теософов и мартинистов, чтобы монополизировать право истолковывать восточные учения в желательном для себя ключе и единолично заключать об их аутентичном смысле? В его ранних работах чувствуются нотки личного раздражения против конкурентов…

Генон не был тщеславен. Он был действительно погружен в традицию. Не все было ему открыто, но самое важное он ухватил. Правда, только в конце жизни он прояснил свое отношение к буддизму. И он ничего не знал о России. И уж совсем не ожидал, что распад способен продолжаться столь долго. Если бы он увидел современный мир, он бы не поверил, что деградация может зайти так далеко. Генон считал, что дело идет к концу, потому что западный человек перестал иметь что-то общее с божьим замыслом о человеке.


Один из активных участников Южинского кружка, поэт и провидец Валентин Провоторов, когда прочел Генона, сказал, что это настоящий эзотерик, но у него совсем нет «новой метафизики». Он опирается только на традицию, считая, что никакие новые метафизические движения в человеческом духе невозможны. Провоторов же считал, что в XXI веке нас ждут новые откровения, открытие новых духовных сфер в связи с наступлением эры Водолея.

А как вам идея Эдуарда фон Гартмана о рукотворном Апокалипсисе? О том, чтобы всем скопом свалить в небытие?

Человечество вовсе не стремится к небытию. В глубине души каждый человек понимает, что бытие – это благо.

Шопенгауэр опровергал это, показывая громадный перевес реального страдания над иллюзорным удовольствием в «наихудшем из возможных миров».

Вот здесь-то и его ошибка. Наслаждение бытием есть что-то иное, чем удовольствие. Это чистое благо. А удовольствие может быть сопряжено и с вредом для человека – от него даже можно умереть. Буддизм, например, отрицает мир из совсем других соображений, чем Шопенгауэр. А именно за то, что он не дает никакого выхода из череды перерождений. Мир мог бы быть очень приятен, в нем могло бы не существовать зла, но и в этом случае остался бы вопрос: как выбраться из круга сансары к иному существованию. Само по себе бытие в буддизме не является злом.

Вспомним крупнейших визионеров прошлого. Многие из них оставили очень структурированные, детализированные описания иных миров и целые каталоги трансцендентных сущностей. Почему же все их свидетельства противоречат друг другу? И почему на страницах ваших произведений нет ни лярв, ни эгрегоров, ни уицраоров? Получается, никакого накопления знания об иных реальностях и нематериальных сущностях не происходит?

Дело в том, что обычно визионер видит только отдельные фрагменты иной реальности. А потому все их обобщения слишком субъективны. Поэтому я считаю, например, что Гоголь в описаниях нематериальных сущностей точнее, чем Сведенборг или Даниил Андреев. Опыт Гоголя основан на народных традициях, которые были проверены людьми на протяжении веков. Лешие, водяные, кикиморы – это опыт не одного человека, а многих тысяч людей разных поколений. А если какой-то интеллектуал начитался средневековых книг, которые и понять-то не смог, нахватался оккультных идей и начал что-то там видеть – то, знаете ли, после бутылки водки (или там виски) человек и не такое увидит.

В США спецслужбы тратят миллиарды долларов на проникновение в иные миры и имеют результаты. Правда, скромные, потому что наталкиваются на сопротивление разумных существ по ту сторону барьера, которых возмущает подобная наглость.

Вводя термин «метафизический реализм», вы стремились создать полновесную альтернативу соцреализму?

Нет, потому что соцреализм – это течение, которое ниже моего уровня восприятия. Я вообще не принимал это направление всерьез. Термин «метафизический реализм» родился сам собой. И отталкивался я от классического русского реализма и вообще мирового реализма. При этом я хотел подчеркнуть, что мы имеем дело не с какими-то фантазиями, а с объективными явлениями, то есть с некоторой реальностью. А слово «метафизический» я употребил в очень широком его смысле.

Остановимся теперь на слове «реализм». Сегодня усилия многих литературоведов направлены на изъятие этого термина из употребления. Так ваш рассказ «Происшествие» заканчивается фразой: «Космический бог Арад, в поле духовного зрения которого случайно попала эта история, так хохотал, так хохотал, увидев эти беды человеческие, что даже планета Д., находящаяся в его ведении, испытала из-за его хохота большие неприятности и даже бури на своей поверхности». Вы ведь не считаете, что бог Арад и планета Д. существуют в реальности?

Это вымысел. Но здесь важно не то, как зовут это существо, а то, что оно смеялось. И важно, к какой категории существ оно принадлежит.

Получается, вы настаиваете лишь на реальности духовного мира, но не тех конкретных его проявлений, которые описываете?

Назвать реальностью можно все. Нереального ничего нет. Другое дело, что есть разные категории реальности. Фантазия – это один тип реальности, сновидения – другой, факты повседневной жизни – третий.

Теперь что касается невидимого мира. Какие здесь могут быть источники познания? Кое-что человек может знать из внутреннего опыта, но именно «кое-что». Основной источник – человеческий опыт, накопленный на протяжении нескольких тысячелетий. Он заключен в Библии, Ведах, откровениях аватаров и так далее. Эти источники говорят, что духовные существа существуют. Кроме того, можно черпать из опыта разного рода людей начиная от йогов, которые могли путешествовать путем переноса своего сознания в самые различные миры. Существует целая философия традиционализма, объединяющая весь этот опыт в нечто единое.

Человечество не могло бы заниматься, например, магией на протяжении тысячелетий, если бы это не давало никаких результатов. Мы наш-то физический мир не знаем, как следует, не говоря уже об ином!

Но есть целый ряд авторов, которые считают себя метафизическими реалистами, но ни на какие духовные традиции не опираются…

Наряду с другими источниками есть еще личный опыт писателя, его художественная интуиция, то есть способность его интеллекта проникать в иные миры. Интуиция подсказывает, попал ли он в точку. Адекватно изобразить духовные реалии очень сложно, но все-таки и Вергилий, и Данте их изображали. Они, конечно, выхватывали отдельные аспекты. Полностью изобразить такое существо, как, например, ассур, или демон, для человека невозможно. Наши интересы и его совершенно иные. Поэтому, когда писатель берется за это дело, неизбежна доля антропоморфизма. Но что-то удается ухватить. Пример тому – поэма Лермонтова «Демон».

Возьмем Гоголя, он был поражен властью низших духов. Я подозреваю, что он имел какой-то опыт контактов с ними, потому что в XIX веке все было пропитано историями о встречах с какими-то проявлениями низших сил. Это было сплошь и рядом. Особенно его «Вий» поражает. Такой легенды нигде нет. Возможно, это было что-то близкое к его личному опыту. А его чудовищный страх перед адом?! Недаром кто-то из критиков писал, что, возможно, этот страх родился из какой-то встречи.

А если писатель пытается разрешить метафизическую проблему путем конструирования вымышленного мира, отвечающего тем или иным условиям? Это тоже будет метафизический реализм?

Конечно, потому что в литературе вымышленный мир отражает реалии реального мира. Это свойство искусства. Более того, основным центром остается для нас человек, потому что недаром я говорил о скрытых возможностях души. Нас интересует не только мир вне нас, но и мир души. Здесь мы хозяева положения, потому что мы имеем нашу душу в наличии. Это мы сами. Кроме того, человеческая душа вмещает в себя моменты космического порядка, ведь человек сделан по образу и подобию Божьему. И через самопознание можно познать значительную часть Вселенной, потому что в человеке отражена Вселенная. Но, конечно, человек знает лишь малую часть своей души.

В таком случае в «метафизическом реализме» можно выделить несколько уровней. На первом уровне происходит обращение к коллективному, к традиции.

Да, например, опись средневекового мировоззрения, составленная Данте. Потом лешие, водяные – это уже низший мир, многократно описанный в западной и отечественной литературе.

На втором уровне человек описывает то, что он реально чувствует, но никто не может подтвердить его свидетельство. В данном случае опорой служит субъективный опыт.

Это, например, «Вий» Гоголя.

Третий уровень – это когда человек исследует полностью вымышленную ситуацию для разрешения той или иной реальной метафизической проблемы. Это, например, «Мастер и Маргарита» Булгакова…

Да. Но, строго говоря, существует еще четвертый путь – через самопознание. То есть обнажение скрытых сторон человеческой души.

Но ведь в этом случае человек опирается на свой субъективный опыт?

То, что лежит в человеке, это не только субъективно. В нем могут обнажиться самые фундаментальные онтологические моменты.

Не играет ли этот путь роль лифта, чтобы с уровня фантазии подняться к субъективной реальности, а от нее – к интерсубъективной?

Конечно. Так и происходит при метафизической реализации. Самопознание настолько широко, что можно познавать самые темные стороны своей души и описать их так, как это сделал Достоевский в «Записках из подполья». Под самопознанием я имею в виду познание не только своей собственной души, но вообще человеческой души. Этот уровень получается у нас самым фундаментальным…

0 комментариев

Оставить комментарий

Комментировать при помощи:
Только зарегистрированные и авторизованные пользователи могут оставлять комментарии.